Протоиерей Николай Агафонов. Оборотень (святочный рассказ)

В монастырской трапезной сидят двое иноков и, не торопясь, едят распаренную пшеницу с изюмом и медом, называемую сочивом, потому как сегодня сочельник. Первый инок - иеродиакон Петр, двадцати пяти лет, высокий и дородный телом. Второй - восемнадцатилетний, небольшого роста и худой, послушник Христофор. Монастырская трапезная - это, конечно, очень громко сказано для комнатки в двадцать квадратных метров, с мебелью из старого стола, покрытого дырявой клеенкой, да пары грубо сколоченных самодельных лавок. Едят при свече, электричества в монастыре нет. Электричество было, когда здесь находилась колония для несовершеннолетних, но потом все порастащили. Провода со столбов бомжи сняли и сдали в пункт приема цветных металлов. Теперь попробуй, восстанови. Во вновь переданный монастырь Владыка направил трех насельников (а откуда возьмешь больше?): иеромонаха Савватия, тридцати двух лет, которого назначил наместником, и двух уже упомянутых Петра и Христофора. Сам наместник уехал еще вчера к Владыке на прием, но обещал в сочельник к вечеру вернуться, чтобы ночью отслужить Рождественскую службу. Послушник Христофор весь извелся, ожидая вечерней трапезы. Отсутствием аппетита он не страдал, ел за двоих. Иеродиакон Петр с завистью подтрунивал над Христофором:
- Ну ты, брат, и горазд жрать, и куда только лезет. Да не в коня корм, вон какой худой.
- Что бы ты, Петр, понимал, это у меня обмен веществ хороший, а ты поешь - и на боковую, вот жир у тебя и откладывается.
Петр, не обижаясь, отшучивался:
- За простоту Бог дает полноту. Да если бы ты историю Отечества изучал, то знал бы, что на Руси считалось исстари: кто после обеда не спит, тот не православный.
- Ну-ну, православия в тебе хоть отбавляй, прямо сдоба ортодоксального замеса, - язвил Христофор.
В сочельник Петр в отсутствие наместника исполнился большой важности. И после утреннего правила сообщил, что они есть не будут до первой звезды. Христофор, ожидая появления звезды, через каждый час выходил из кельи и таращился на небо в надежде увидеть желанный сигнал к трапезе. В пять вечера сумерки едва спустились, он, заметив что-то блестящее в небе, бурей ворвался в келью Петра, где тот мирно почивал, памятуя о предстоящей ночной службе, и вытащил полусонного на крыльцо. Петр не сразу понял, что от него хотят. Потом долго тер глаза и пялился в небо.
- Ну, где твоя звезда?
- Вон двигается, - волновался Христофор.
- Как двигается? - недоумевал Петр.
- Да вон, из-за леса в сторону реки.
Наконец Петр увидел и захохотал:
- Ну, дурья твоя голова, звезды если двигаются, то только когда падают, а это огни самолета.
Но, посмотрев на расстроенного Христофора, примирительно добавил:
- Пойдем накрывать на стол, звезды через полчаса будут видны, беги к ограде, принеси в трапезную охапку сена, - распорядился он.
- Это еще зачем?
- Будем все по старому обычаю совершать.
Христофор принес сено, Петр снял клеенку со стола и рассыпал на нем сено, разровнял и застелил снова клеенкой. Поставили на стол хлеб, кружки, компот из сухофруктов и горшок с сочивом. Пропели рождественский тропарь. Взяв ложку, Христофор только собрался трапезничать, как Петр воскликнул:
- Погоди - еще не все.
Схватил горшок и направился к выходу. Христофор, как был с ложкой в руках, устремился за ним:
- Ты чего, отец Петр, с крыши съехал?
- Не съехал, только надо все по-старинному, три раза обойти вокруг избы, - и, запев тропарь Рождества, пошел, как на крестный ход, вокруг трапезной.
Христофору ничего не оставалось, как последовать за ним, подтягивая его басу своим тенором «Рождество Твое, Христе Боже наш...» Когда после третьего круга они возвращались в трапезную, Петр вдруг обернулся, выхватил ложку у Христофора и, зачерпнув три раза в горшке, швырнул во двор сочиво.
- Ну, ты совсем спятил.
Но Петр, не обращая на него внимания, распахнул дверь, театральным жестом указав на вход, обратился к кому-то невидимому в сумерках вечера:
- Ну, заходи, Мороз Иванович, угостись кутьей, да не нападай весной: на жито, пшеницу и всякую пашицу, не губи пше-ничного уроженья, тогда и на следующий год будет для тебя угощенье.
- Господи, язычество какое-то, - совсем ошарашенный бормотал Христофор.
Петр на высоко поднятых руках торжественно занес горшок с кутьей и брякнул его посреди стола:
- Вот теперь можно есть.
Христофор, опасливо поглядывая на Петра - не откинет ли еще какого фортеля, - стал уплетать сочиво, запивая его взваром из сухофруктов. Когда голод был утолен, ложки стали реже нырять в горшок, да и ныряя, не забирали все подряд, что попало, а выискивали изюм да чернослив.
- А для чего ты три ложки кутьи во двор выбросил, птиц покормить? - полюбопытствовал Христофор.
- Раньше крестьяне делали это для угощенья духов.
- Духов, ха-ха-ха! - развеселился Христофор. - Ну ладно, они народ темный были, а ты, филолог недоученный, знать должен, что бестелесные духи в земной пище не нуждаются.
- Темный, говоришь... - как-то задумчиво произнес Петр, нисколько не обидевшись на «недоученного филолога»: он, действительно, ушел с 4-го курса филфака пединститута. - А вот не скажи, мне так думается, что, наоборот, мы - народ темный. То в атеизме блуждали, то, уверовав в Бога, воздвигли умственную систему между духовным и материальным, как будто это параллельные миры, не касающиеся друг друга. У предков наших все по-другому было: и мир духовный был не где-то запредельно, а рядом, в избе, где икона была не отвлеченным «умозрением в красках», а живым присутствием Божества: в хлеву, в лесу, в болоте, в поле - все одухотворялось духами. Они чувствовали ангельский мир рядом, как своих друзей, или недругов - падших ангелов.
Петр встал и, подойдя к печке, пошуровал в ней кочергой, подкинул несколько поленьев, огонь весело затрещал и загудел в трубе, радуясь новой для себя пище. Христофор сам закончил лишь девять классов, да и то с трудом - усидчивости не было, а вот Петра в долгие зимние вечера послушать любил, ох, как любил. Но знал, чтобы разговорить Петра, надо было задеть его за живое, так сказать, завести. Он понял, что завел его с полуоборота и теперь уже, не перебивая, приготовился слушать, облокотившись локтями на стол, положив на ладони подбородок, прямо, как кот, закрыв глаза от удовольствия. Петр, не торопясь, расхаживая по трапезной, как профессор по студенческой кафедре, продолжал.
- То, что наши православные предки были намного богаче нас в духовном, конечно, плане, мне открылось враз через замечательного русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева. Наша критика охотно давала ему эпитет «страждущего атеиста», поскольку он, имея глубокие религиозные запросы и не находя их удовлетворения в своем атеистическом мировоззрении, всю жизнь переживал мучительный разлад между мышлением и чувством, между интеллектуальными и религиозными запросами. Причиной этому была суровая честность его души, готовой лучше безнадежно страдать, нежели поддаться, как он думал, добровольному ослеплению чувства. Кстати, таким же «страдающим атеистом», по моему мнению, был и Антон Павлович Чехов. Душа его рвалась ко Христу, это видно из его произведений, а разум врача не мог преодолеть псевдонаучного отрицания бытия Божия.
Петр подошел к столу и отхлебнул из кружки компот. Христофор, почувствовав, что Петр уходит от темы и развивает другую, решил вернуть его «на грешную землю».
- Ну, так что там тебе открылось через Тургенева?
Петр уже хотел приводить другие примеры о «страдающих атеистах», но, услышав вопрос, как бы очнувшись, произнес:
- Открылось... а что мне открылось? Ах да, так вот, направили меня на практику в школу, провести урок русской литературы. Сижу в классе, читаю замечательное произведение Тургенева «Записки охотника», тот рассказ, где ребята в ночном про водяных, леших да упырей разговаривают. Так увлекся чтением, как будто я сам рядом у костра с ними сижу, на их чистые светлые лица гляжу, такими они мне показались прекрасными, эти дети, глянул в класс, а там пусто, то есть в глазах пусто, только лица, искаженные гримасами да ужимками - и жвачки жуют, все как один, да на часы поглядывают, когда урок кончится. Озоровать открыто боятся, не меня, конечно, а завуча, на задней парте восседающего. Так мне тоскливо стало, так потянуло в тот мир Тургенева, Достоевского, Гоголя, Чехова - встал я посреди урока и вышел, чтобы уже никогда не вернуться ни в эту школу, ни в свой пединститут.
- Куда же ты пошел? - заинтересованно спросил Христофор. Петр остановился:
- Спрашиваешь, куда пошел? - он вытянул правую руку вперед.
«Ну, прямо совсем как вождь мирового пролетариата», - подумал про себя Христофор и, не сдерживаясь, фыркнул смешком.
Но Петр, не обращая на него внимания, медленно, с выражением начал:
- «Тоска по небесной родине напала на меня и гнала через леса и ущелья, по самым головокружительным тропинкам диалектики... Да, я пошел на мировую с Создателем, как и с созданием, к величайшей досаде моих просвещенных друзей, которые упрекали меня в этом отступничестве, в возвращении назад, к старым суевериям, как им было угодно окрестить мое возвращение к Богу».
Петр поклонился и сел к столу.
- Браво, браво, - зааплодировал Христофор, - как ты умеешь красиво сказать.
- Это, к сожалению, не я, а великий немецкий поэт Генрих Гейне сказал.
- Надо же, как запомнил, я ни за что бы не смог.
- Я смог потому, что в свое время эти строки потрясли меня до глубины души. Ты знаешь, я пришел к выводу, что надо верить в простоте сердца, как наши прабабушки верили.
- Да уж тут как не поверишь, коли собственными глазами видел, такое не забудется, - задумчиво сказал Христофор, как бы самому себе.
- Чего это ты там видел?
- А ты в оборотней веришь?
- Да как тебе сказать, не особенно, но мысль такую допускаю.
- А я вообще в них не верил, да две недели назад, после вечерней молитвы, выглядываю в окно, смотрю: кто-то ходит, пригляделся, а это бомж Федька, которого наместник Чернокнижником прозвал за то, что он хвастал, что черную магию изучал, а как напьется, угрожает порчу на нас навести. Так вот, гляжу - ходит он, ходит, потом в сарай зашел, там какой-то шум, рычание и через несколько минут волк выбегает, здоровый, матерый такой, и побег в сторону деревни, а наутро телка у тети Фроси исчезла. Заглянул я в сарай днем да обнаружил там свежую обглоданную кость. Пошел к наместнику, все рассказал про оборотня, а он смеется, говорит: «Чернокнижник собаку с лежанки согнал, вот ты принял ее за волка, а телку он, наверное, с дружками своими украл, да где-нибудь в лесу разделали и едят потихоньку». Прямо какой-то Фома неверующий этот наместник, я ему говорю: «Оборотень это, что я, волка от собаки отличить не смогу?» А он мне говорит: «Ты и волка с собакой перепутаешь, и корову с лосем». Как будто я биологию в школе не учил, там, на картинке, волк изображен, точь-в-точь как я видел.
- Да-а, - задумчиво протянул Петр, - я этого Чернокнижника сегодня видел, когда за елкой в лес ходил. Кстати, давай елку украшать, приедет отец наместник, а у нас елка стоит украшенная. Что-то до сих пор его нет, уже девять часов, последний автобус из города давно уже пришел. Ну, да может быть на попутках доедет.
Елку из сеней занесли в трапезную и установили в ведро с песком. Сразу запахло душистой хвоей и смолой. В душах насельников поселилась тихая предпраздничная радость.
- Чем же мы будем ее украшать? - поинтересовался Христофор.
- А как в старину. Ты убирай со стола, а я схожу в келью, возьму материал для украшения.
Через пять минут вернулся Петр и вывалил на стол из большой сумки листы цветной бумаги, золотистую обертку от шоколадных плиток и конфет и много другой всякой всячины. Они вооружились ножницами, клеем, ниткой с иголкой, и елка стала украшаться гирляндами из цветной бумаги, лесными шишками, обернутыми золотистой фольгой. Особенно у Петра хорошо получались ангелочки из цветной и золотистой бумаги.
- Ты где так ловко научился? - поинтересовался Христофор.
- Нужда заставила. Как мать с отцом разошлись, нас трое на ее шее осталось, а на зарплату учительницы начальных классов много ли игрушек накупишь? А елку к Новому году хотелось нам, детворе. Вот мама и вспомнила свое послевоенное детство, когда еще ребенком сама игрушки со своей мамой делала. И нас научила. Еще друг перед другом соревновались: кто красивее, кто лучше...
Наместник монастыря Савватий сидел в приемной у правящего архиерея, ждал Владыку. После службы сочельника Владыка принимал какую-то делегацию то ли из Австрии, то ли из Англии, затем поехал на встречу с губернатором, обсудить проведение Всероссийской нравственно-патриотической конференции. Увидев в приемной Савватия, благословил его и попросил обязательно дождаться. Но после встречи с губернатором Владыку срочно попросили приехать на телевидение для записи рождественского поздравления. Савватий терпеливо ждал и вспоминал, что таким Владыка был всегда, сколько он его помнит: беспокойный и болеющий за церковное дело и ради этого дела не жалеющий ни себя, ни своих помощников.
Более десяти лет назад Савватий, тогда еще Сережа Белов, был у Владыки иподиаконом, затем ушел в армию, да так там и остался на сверхсрочную. После окончания контракта вернулся домой, зашел в родной кафедральный собор, как был в военной форме, подошел к архиерею на елеепомазание. Владыка радостно улыбнулся, как родному:
- Ну, с возвращением из страны далече, - и широким крестом по всему лбу помазал Сергея так, что душистый елей по носу потек, словно слеза.
Может, это и была слеза, только понял он, что от Владыки никуда не уйдет, хватит, навоевался. После службы, уже за трапезой с архиереем, тот ему так и сказал:
- Был ты, Сергей, воином Отечества земного, а теперь будешь воин Христов Отечества Небесного.
Через месяц Владыка постриг его с именем Савватий. Вспомнил Савватий, и как Владыка назначил его наместником только что переданного монастыря.
- Там же одни развалины, - удивился Савватий. - Стоит ли его открывать, коли монахов нет? Но Владыка строго прервал Савватия:
- Если б так рассуждал преподобный Сергий и другие наши подвижники, то на Руси ни одного монастыря не было бы.
В монастырь приехал вместе с иеродиаконом Петром. Знали, что будет нелегко, но действительность превзошла их ожидания. Кое-как оборудовали помещение для жилья, сложили печку, где застеклили, а где фанерой забили окна. Одну комнату смогли оборудовать под домовую церковь. К бытовым трудностям добавилось другое искушение: из городка по соседству стала наезжать молодежь на мотоциклах. Музыку врубают на всю катушку, костры жгут, курят, пьют водку, матом ругаются. Какая тут молитва!
Савватий пробовал урезонить молодых людей, но те только на смех подымали. Когда Савватий в очередной раз вышел пристыдить их, одна подвыпившая деваха стала кричать:
- Девочки, смотрите, монахи-то какие красивые, я, пожалуй, к ним пойду, утешу, - и пошла в сторону Савватия, раздеваясь на ходу.
Поднялся страшный гогот, шутка всем понравилась. Савватий в досаде плюнул, развернулся и пошел в келью. Один из подростков истошно завопил:
- Ты подумай только, он на наших девочек плюет, надо его вежливости научить!
От костра встал здоровый верзила и перегородил дорогу Савватию:
- А ну, скидывай свой балахон, посмотрим, что у тебя под ним.
И когда Савватий хотел отодвинуть парня и пройти мимо, тот, толкнув его в плечо, заорал:
- Ты, морда поповская, куда прешь? Я с тобой разговариваю! - в руке его блеснул нож.
В ожидании интересного спектакля все подвинулись поближе. Монах пригнулся, наклонился чуть вправо, затем резко нырнул влево. Верзила взвыл от боли и шмякнулся лицом в землю, при этом рука с ножом была вывернута за спину, а сам монах коленкой прижимал его сзади к земле, нож уже был в его руке. Всех охватил шок, только одна девица пропищала:
- Да Вы отпустите его, ему же больно!
Савватий встал, отряхнул подрясник, поиграл ножом:
- Штука хорошая, - сказал он. - В монастырском хозяйстве пригодится, а вам пять минут на сборы, через пять минут выйду: кто не спрятался - я не виноват, - и спокойно пошел к себе в келью.
Больше таких наездов не было.
Наконец пришел Владыка, извинившись за задержку, пригласил Савватия в кабинет. Он подробно расспросил его про все стороны жизни монастыря. Внимательно слушая о всех трудностях и тяготах и неустроенности монастырской жизни, Владыка вздыхал и сокрушенно качал головой. На успехи реагировал восклицаниями:
- Молодцы! Вот видите, что-то уже получается!
Или:
- Рад за Вас.
- Сейчас мечта наша - баньку построить, - продолжал Савватий. - Летом-то мылись в речке, а как зима пришла - негде, не обовшиветь бы. На строительство бани надо тысяч пятнадцать-двадцать. Весной думаю собор крышей перекрывать, чтобы дальше не разваливался и потихоньку начинать реставрировать.
- Вот, отец Савватий, - перебил его Владыка. - Решил я Вам в подворье передать храм святой великомученицы Екатерины, среди городских приходов по доходу он не на последнем месте. Будет этим для Вас материальная поддержка.
- А куда же настоятеля отца Аркадия Филимонова? - поинтересовался Савватий.
- Я его снимаю, уже указ готов, не хочу перед Рождеством расстраивать, а после Рождества приезжай, принимай дела. Его пошлю настоятелем в деревню Кудиновку, он этот приход сам основывал, пусть туда и едет.
- Владыка, - оторопел Савватий, - там же от силы десятьпятнадцать прихожан, а у батюшки семья многодетная, он же себя не прокормит.
- Ничего, не пропадет, он шустрый, деятельный, чего-нибудь придумает. Сам виноват, я его не собирался снимать, а только предложил третью часть дохода Вам на монастырь отдавать, а он мне заявляет, что негде взять денег, все уходит на реставрацию и содержание храма. Мне такие настоятели не нужны.
- Владыка, но он же действительно много делает в храме.
- Хватит заступаться, - нахмурился Владыка, и в глазах его мелькнул холодный огонек. - Я своих решений не меняю, - и встал с кресла, давая понять, что заканчивает неприятный для него разговор.
Для Савватия это прозвучало по-пилатовски: «аще писах, писах», - и он понял, что спорить с архиереем бесполезно, только раздражит Владыку, и подошел под благословение. Когда Владыка благословлял Савватия, взгляд его снова излучал доброту и мягкость. Улыбаясь, он, слегка пристукнув ладонью Савватия по лбу, произнес:
- Не бери в голову, пусть она будет у тебя светлой и ясной, поднимай монастырь, вопреки всем врагам Церкви и Отечества.
Савватий вышел от архиерея, размышляя о том, что есть как бы две правды: одна - архиерея, другая - отца Аркадия. Но архиерей думает обо всей епархии, а отец Аркадий только о своем приходе. «Значит, архиерейская правда выше», - решил Савватий, немного успокаиваясь, глянул на часы и понял - на последний автобус опоздал.
«Как же я буду добираться? Так хочется поспеть к ночной Рождественской службе. Господи, помоги мне, грешному, не ради меня, окаянного, а ради братии моей, да чтобы службу Рождественскую отслужить».
После этого он три раза прочел «Отче наш...» и трижды «Богородице Дево, радуйся». Рядом взвизгнули тормоза, из остановившегося черного джипа выскочил парень, в котором Савватий узнал сержанта Стаса Кремлева из своего спецназовского батальона.
- Товарищ старшина! - кричал на ходу, широко раскинув руки, Стас. - Еле Вас признал в рясе, вот так встреча!
- Значит, глаз разведчика не подводит, - так же обрадовался Савватий, идя навстречу объятиям Стаса.
- Вы как нас учили: смотреть не на одежду, а на лицо, в глаза, чтоб своих и чужих распознавать, - крепко обнимая, смеялся Стас.
...Петр и Христофор, закончив украшать елку, любовались своим творением.
- Э-э, да уже двенадцатый час, раз наместника нет, давай помолимся, отдохнем, а утром пораньше встанем. Он, наверное, приедет, и будем службу править, - озаботился Петр.
Кельи Петра и Христофора были в разных частях корпуса. Петр повесил свой подрясник на гвоздь, подлил в лампадку масла, увеличил фитиль, так что осветился не только иконный угол, но рассеялся мрак во всей передней половине кельи. Перед тем как лечь в постель, выглянул в окно. Ночь была темная, но ему показалось, что между руинами монастырского собора мелькала тень, похожая на фигуру Федьки Чернокнижника. Петр перекрестился, отгоняя тревожные мысли, и юркнул под одеяло. Но заснуть не мог, вспоминая разговор с Христофором об оборотне и о Чернокнижнике. Днем он в них не верил, да и сейчас не очень, но в темноте все предметы вокруг обретали зловещее очертание, казалось, что с уходом солнца человек становится незащищенным от темных сил зла.
«Как же незащищенным? - подумал Петр. - А молитва для христианина есть и защита, и оружие».
В это время под окном кельи он услышал чьи-то шаги, затем удар и рев, похожий на рычание зверя. Наступила тишина. Затем снова шаги, снова удар и снова стон и рычание. Петр под-скочил с кровати как ужаленный; широко перекрестившись, он истово произнес:
- Спаси и сохрани!
Затем, схватив из-под кровати топор для колки дров, выскочил на улицу в одних кальсонах и рубашке, читая на ходу молитву:
- Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его...
Дверь в келью Христофора оказалась приоткрытой, но самого Христофора там не было. Он кинулся назад в свою келью, чтобы одеться и продолжить поиски. Христофор стоял в его келье к нему спиной, закрыв лицо руками. У Петра мелькнула дурацкая мысль, что Христофор сейчас повернется, и он увидит звериный оскал оборотня. Он нерешительно окликнул его:
- Христофор!
Тот обернулся. Петр увидел искаженное гримасой боли и досады, заплаканное, по сути еще детское лицо Христофора. Петр опустил на пол топор, сел на кровать, пригласил сесть на табуретку Христофора:
- Ну, рассказывай, что случилось, я тут так за тебя испугался.
Христофор рассказал, что когда они разошлись по кельям, то его стали одолевать страхи, и он решил пойти к Петру. Для сокращения пути решил идти не по дорожке, а прямо под окнами, а там оказался лед, чуть припорошенный снежком, вот он и шмякнулся, от боли и досады зарычал, сделал еще пару шагов и еще раз шмякнулся. Приходит в келью, а Петра нет, ну тут он совсем пал духом и расплакался.
- Да это я в окно воду из-под умывальника выплеснул, лень было выносить, - признался Петр.
- Ах ты, филолог недоученный, я из-за твоей лени чуть башку себе не разбил!
Они оба рассмеялись. В это время во двор вкатил, сверкая фарами, черный джип, просигналив пару раз. Петр, накинув подрясник и фуфайку, вместе с Христофором выскочили во двор. Из джипа вышел наместник; широко улыбаясь, двинулся навстречу братии.
- Ну, с наступающим Рождеством, соколики! - прокричал он. - Познакомьтесь: мой армейский сослуживец, ныне предприниматель или, как там, бизнесмен, - представил Савватий водителя джипа, среднего возраста мужчину, спортивно одетого и с короткой стрижкой. - Зовут Станиславом Николаевичем.
- Можете просто Стас, - пожимая руки насельникам, отреагировал тот. - Ну, что, Божьи люди, куда гостинцы рождественские разгружать? - и он открыл багажник, где стояло несколько коробок.
Перенесли их в трапезную и пошли в домовую церковь совершать службу. Служба прошла торжественно, на приподнятом молитвенном настроении. Стас стоял все три с половиной часа, иногда неумело крестясь, чувствовалось, что с непривычки ему тяжело. После службы пошли в трапезную. Стали накрывать на стол. Савватий одобрил елочку, украшенную Петром и Христофором. Открыл одну из коробок и достал оттуда яркие, большие елочные шары.
- Это Владыка нам послал в подарок, не забывает нас.
Наместник подарил Петру книгу о. Г. Флоровского «Пути русского богословия», а Христофору теплую фланелевую рубашку. Братия подарила наместнику четки из отшлифованных речных камушков, которые вот уже два месяца в тайне от него изготавливали. Все были довольны. На столе, благодаря щедрости Стаса, красовались необычные яства: икра, семга, балык осетровый и бутылка французского коньяка. Сидели за столом весело, непринужденно разговаривали. Петр рассказал историю с оборотнем, наместник со Стасом так смеялись, что чуть не опрокинули скамьи. Стас пообещал на святках прислать бригаду электриков с проводами и подключить электричество. Петр предложил поводить хоровод вокруг елки. Все вместе взялись за руки, и пошли с пением колядок. На какое-то время они почувствовали себя детьми, во всяком случае детьми Божьими.
...Со стороны речки к монастырю крался Федька Чернокнижник, ступал он осторожно, в надежде, что монахи все в трапезной и можно что-нибудь стянуть в келье. Он уже вставил отмычку в замок, но прислушался к пению, доносившемуся из трапезной:
- Невместимый, Он вместился, в тесных яслях, как бедняк. Для чего же Он родился? Для чего же бедно так? Для того, чтоб нас избавить от диавольских сетей, Возвеличить и прославить нас любовию Своей. Слава Рожденному, в бедные ясли Вложенному!
Он подошел ближе и стал слушать, вспоминая, как в детстве ходил колядовать по соседям. Потом припомнил слова, которые он тогда пел. Взял да и постучал в дверь трапезной сначала робко, а потом громче. Дверь распахнулась. Федька оскалил свой щербатый, почти беззубый рот в улыбке, хрипло прокричал:
- Я пришел Христа прославить, а вас с праздничком поздравить! - И тут же, боясь, что его прогонят, торопливо запел:
- Рождество Христово, Ангел прилетел, Он летел по небу, людям песни пел, Вы, люди, ликуйте, все ныне торжествуйте, Днесь Христово Рождество.
И, сконфузившись, хотел сразу убежать, но четыре пары рук подхватили его, втащив в трапезную, усадили на лавку за стол.

Волгоград, декабрь 2001 г.

с сайта http://proza-pravoslavie.narod.ru/preodolenie/oboroten.html