Прот. Олег Врона. Зяблик.

Так было при митрополите Алексии, при митрополите Корнилии и наверняка еще до них: на первой седмице Великого поста на великом повечерии правящий архиерей читал Великий покаянный канон преподобного Андрея Критского попеременно в таллинских храмах с понедельника по четверг. Первая часть канона – иначе и быть не могло – прочитывалась в кафедральном соборе, вторая чаще всего у нас в Никольской церкви, затем в Казанской и Предтеченской, то есть в самых больших приходах города. Именно в таком порядке владыка Корнилий читал Великий канон и в ту памятную для меня первую седмицу Великого поста, когда владыке было уже далеко за восемьдесят.

Надо сказать, что митрополит Корнилий в чтении Великого канона предпочитал следовать практике, которую усвоил, служа священником в Вологде, – читать Великий канон не в начале повечерия, а ближе к концу, после великого славословия, подобно тому как совершается лития на Рождество Христово и Богоявление. Объяснял он это тем, что народ после работы не успевает к началу канона. Я считал этот довод вполне убедительным и перенял у него эту практику, которую он, к слову, никому не навязывал.

В этот описываемый мною вечер чтения Великого канона митрополит Корнилий приехал в храм, как всегда, к началу службы, неспешно прошел к храмовой иконе святителя Николая, на ходу раздавая благословение прихожанам, и, приложившись к иконе, вошел в алтарь. Сделав поклоны перед престолом, владыка тут же опустился в кресло; запустив руку в карман подрясника, он выудил носовой платок и приложил его ко лбу и вискам. Вид у него был усталый. Я подошел к нему для благословения и, получив его, торжественно, даже празднично произнес: «С постом!» «С постом!» – ответил мне владыка с такой же праздничной интонацией.

Вслед за этим я, зная, что владыку на время чтения канона необходимо снабдить микрофоном и хорошо подсветить текст канона, уточнил некоторые детали, касающиеся подсветки текста. Затем я произнес начальный возглас, и великое повечерие началось.

Незадолго до великого славословия, то есть перед выходом на канон, владыка подозвал меня и сказал, что он очень устал и проповедь произносить не будет, и, немного помолчав, смиренно произнес, что так много уже сказано, что ничего нового сказать он не может. Я согласно покивал головой в знак того, что у меня тем более ничего нет сказать нового, и попросил владыку благословить народ на предстоящий пост и дать несколько напутствий. Владыка согласился, кивнул; я отошел на свое место.

Между тем по мере приближения канона я стал замечать, что митрополит Корнилий становился всё бодрей и бодрей. На само же чтение канона он вышел твердым шагом и уверенно зачитал первые тропари. Хор стал слаженно припевать к каждому тропарю канона покаянный припев: «Помилуй мя, Боже, помилуй мя», а молящийся люд, чуть пригнув головы и ни на что более не обращая внимания, следил по своим постовым книжицам за чтением – полезная, на наш общий взгляд, практика.

После шестой песни на кондаке «Душе моя, востани, что спиши…» все опустились на колени, ведя, каждый на свой лад, диалог со своей душой, побуждая ее восстать от греховного сна. Остальные три песни канона пролетели так быстро, что едва ли всем молящимся хватило времени убедить свою душу, что «конец приближается». По окончании канона владыка вернулся в алтарь и на тропарях «Господи сил, с нами буди» с видом человека, которого оставили силы, опустился в кресло.

Однако перед самым концом службы, примерно во время прошения «Ублажим православные архиереи», владыка Корнилий уже стоял на солее, слегка опираясь на посох, и, к моему удивлению, совсем не выглядел вконец обессилевшим, как несколько минут назад. Меня всегда поражало то, как быстро владыка Корнилий восстанавливал свои силы во время богослужения. Оно действительно укрепляло его не только духовно, но и физически. Произнеся последний богослужебный возглас, я тут же покинул амвон, уступив его архипастырю: всем стало ясно, что сейчас он будет проповедовать.

Когда народ, движимый желанием послушать митрополита, вплотную приблизился к амвону, владыка, обеими руками опираясь на посох, заговорил тоном, каким обычно говорят о событиях давно минувших. Он стал негромко рассказывать, что, когда в далекие тридцатые годы он учился в православной русской гимназии, однажды по какому-то торжественному поводу – было это перед Великим постом – собрали гимназистов в просторном актовом зале. Весь преподавательский состав, включая священника – преподавателя Закона Божия, во главе с директором гимназии занял свои места напротив учащихся. Первым выступил директор гимназии, дав краткую характеристику событию, ради которого все собрались. За директором в порядке значимости должностей и предметов потянулись другие ораторы. Не обошлось, конечно, и без нравственно-назидательного выступления священника. Наконец последним из среды преподавателей вышел на средину учитель пения. Гимназисты оживились. «Зяблик! Зяблик!»; «Смотри-ка, Зяблик будет сейчас говорить!»; «А может, он споет песенку про зяблика?» – зашептали один другому на ухо гимназисты, стараясь выдумать что-нибудь поироничнее, чтобы всех рассмешить. Никто из детей во всей гимназии не воспринимал всерьез ни учителя пения, ни его предмет. Насмешливое прозвище он получил по той простой причине, что заставлял гимназистов петь песенку про зяблика.

Конечно, никто из учащихся ничего не имел против добродушного и слегка неуклюжего преподавателя пения, и все старались тщательно скрывать свое насмешливое отношение к нему, но, как говорится, шила в мешке не утаишь. Но вот детское любопытство взяло верх, гимназисты перестали «шушукаться» и уставились на преподавателя с надеждой, что сейчас он даст им очередной повод посмеяться. Видно было, что учитель пения волновался: пару раз он доставал из кармана брюк носовой платок и, не найдя ему применения, опять отправлял в карман, переминаясь при этом с ноги на ногу. Это еще больше раззадоривало внимательно следящих за каждым его движением гимназистов, уставших от затянувшейся официальной части. Однако то, что они услышали в следующую минуту, отбило охоту к глупому веселью и у самых смешливых.

«Ребята, – заговорил учитель, – скоро наступает Великий пост. Впереди Прощеное воскресенье. Может, мы уже не увидимся с вами до начала поста, поэтому хочу попросить у вас прощения. Простите меня, если чем вас обидел». Сказав это, учитель низко поклонился гимназистам, едва не коснувшись рукой пола. «Бог простит! Нас простите», – ответили вразнобой опешившие ученики.

Такого не ожидали не только они, но и весь преподавательский состав. Первым пришел в себя батюшка: «Простите и меня, грешного», – поспешно произнес он, кланяясь гимназистам и придерживая рукой наперсный крест. За ним потянулись директор и прочие педагоги. Но… это уже не имело такого действия на ребят, как слово учителя пения.

«После этого случая, – завершил владыка Корнилий свой рассказ, – гимназисты стали меж собой называть учителя пения только по имени-отчеству и прозвище “Зяблик” было забыто». Сделав небольшую паузу, митрополит Корнилий продолжил: «Вступая в Великий пост, я тоже хочу попросить у вас прощения. Простите меня, грешного!» Сказав это, владыка Корнилий, с трудом удерживая равновесие, сделал глубокий поясной поклон. «Бог простит! Простите и нас, грешных!» – отозвались все молящиеся, и было в этом хоре голосов особое чувство.

8 марта 2019 г.

http://pravoslavie.ru/119760.html