Наталия Климова. Я - доктор.

Когда Лилечка, Лиля, Лилия Александровна впервые появлялась перед своими пациентами, реакция была почти всегда одна и та же: недоверие, разочарование и даже испуг. Как может оперировать эта худенькая невысокая девочка с детскими тонкими руками? Как вообще к этой тщедушной фигурке могут быть применимы слова «травматолог-ортопед»? Лиля все это понимала, научилась не обращать внимания на недоверие во взглядах и терпеливо отвечала на успевшие надоесть вопросы:

– Нет, я не студентка, я дежурный врач.

 – Я здесь работаю уже пять лет, я ортопед-травматолог. С дипломом. Завотделением Андрей Анатольевич – суровый, могучий, заросший, как таежный человек, скупой на похвалы сам пригласил Лилю после ординатуры остаться у него в отделении.

– Пигалица, дунь – и рассыплется, а ручки золотые. Вот как бывает. Хотя это, должно быть, наследственное.

У Лили все в семье были врачами: и родители, и бабушка с дедушкой, и старший брат, и даже тетка – крестная. И только Лилин бывший муж Сергей непонятно каким образом оказался переводчиком. «Не ужился среди медиков», — грустно говорила иногда Лиля, когда речь заходила о нем.

Лиля ходила стремительно, с гордой, безупречно прямой осанкой, с разлетающимися кофейно-черными волосами и маленькой пышной челкой. Из глубины лица, из-под тонких бровей дерзко вверх выныривали длинные ресницы, а глаза мерцали тихой травяной зеленью. Тушь ярко подчеркивала светлые глаза, а густая подводка делала ее лицо похожим на лица египетских фараонов. Ей даже на день рождения подарили как-то гипсовый бюст Нефертити.

 – Зинаида Павловна, вы могли бы со мной поменяться? Вы 16-го бы вышли, а я вместо вас – 14-го, — попросила Лиля, наливая себе крепкого кофе.

Зинаида Павловна прихорашивалась перед зеркалом, собираясь уходить.

 – Сейчас посмотрю… сейчас, календарь вот… Да вроде могу. Четверг это… Могу. Если надо, чего ж?

– У меня суд 16-го, – пояснила Лиля, большими глотками выпивая обжигающий кофе.

– Судишься все? С этой-то выдрой? – С ней, — Лиля усмехнулась. – Как вы ее: «выдра».

 – А кто ж она? Ни стыда ни совести. Мужика увела, на тот свет свела, еще и дачу отхапать надо. Чужую. Она ж с ним не расписана даже была, да?

 – Нет. Гражданский брак.

 – Так выдра!

 – Ну ладно вам, Зинаида Павловна.

 – Да уж ладно… чтоб ей пусто было… Пусть подавится. Все равно ничего она себе не отсудит!

 – Да как знать, Зинаида Павловна, – вздохнула Лиля.

 – Видите, как вышло: после развода Сережа квартиру мне оставил, а дача осталась его. Ну, я не против, конечно, была. К тому же он обещал ее на дочку записать. Не знаю, чего уж там у него получилось с… той, но дарственную он на нее подписал. Молча, мне ни слова. Но, может, не успел сказать – так все внезапно. Здоровый был всегда… А мне обидно: дачу-то мы вместе с ним покупали. Свадебный подарок. Вот и судимся теперь. Я на похоронах ее видела – такие вцепляются мертвой хваткой и не отпускают ни за что… Знаете, ни разу в жизни никого я не ненавидела, а ее…

 – Ты адвоката хорошего найми. Денег не жалей, – посоветовала Зинаида Павловна сочувственно. – Ну, давай, счастливо тебе отдежурить, Лилечка.

Лиля дежурила с пятницы на субботу. К пяти часам все врачи разошлись; в шесть Лиля отправилась на обход с медсестрой. Когда она после обхода вошла в ординаторскую, первое, что бросилось ей в глаза, – длинная ветка голубоватой лилии во флаконе из-под физраствора. Венчик цветка казался фосфоресцирующим. На диване сидел невропатолог Алексей Владимирович, или попросту Лешик, вот уже год ухаживающий за Лилей. Между диванами на журнальном столике стояли две чашки, коробка дорогих шоколадных конфет и пакет молока.

– Не стал тебе наливать, потому что не знал, что ты будешь – чай или кофе.

– Я буду молоко, – покачала головой Лиля, наклоняясь над лилией.

 – Аромат какой. Спасибо.

– Оно холодное.

– О, я буду холодное молоко. Шла сейчас и мечтала о холодном молоке, – Лиля подкатила стул, села напротив.

 – Как у себя дома. Пришел, устроился, больных кинул…

 Зазвонил телефон.

 – Извините, у вас Алексея Владимировича нет? – Минутку, – Лиля кивнула Леше и протянула ему трубку.

– Ага. Ладно, выхожу, – он грустно посмотрел на Лилю. – Во второй корпус топать. Вроде инсульт. – Удачи.

– Я как освобожусь – приду, – предупредил Леша, отставляя чашку.

– Леш, не надо. Все время звонят сюда, тебя ищут, – Лиля внимательно посмотрела на свои руки. – Не хватало, чтобы сплетни еще поползли.

 – Чтобы не было сплетен, нам надо пожениться.

– Чтобы не было сплетен, нам надо пересмотреть приоритеты.

– В смысле?

– В смысле: работать пора. На работе надо работать. Иди, тебя там ждут, – Лиля шутливо подтолкнула его к двери.

– Могу я рассчитывать хоть на какую-то компенсацию своего адского труда лично от тебя? – притворно-печально спросил Леша.

Лиля поднялась на цыпочки и серьезно поцеловала его в лоб.

– Как покойника, – вздохнул Леша.

– До встречи!

Лиля смотрела в окно на его долговязую фигуру; Леша большими быстрыми шагами огибал лужи, засунув руки в карманы и подняв воротник халата (было холодно и промозгло), и его непослушные, совсем мальчишеские вихры подпрыгивали на голове. Он был на год старше Лили, а ей казалось, что это она старше его лет на пять. «Слишком он ветреный, – подумала Лиля, уютно устраиваясь на диване, – на Сережу в этом похож. Второго предательства я не переживу».

Без двадцати двенадцать ночи в ординаторскую позвонили: – Это из приемного. Лиля Сановна, готовьтесь. После «авто» везут.

– Да, спускаюсь. Спасибо, – вздохнула Лиля. Знала, что почти наверняка придется оперировать. Внутренне собралась, выдохнула.

– Замотался я сегодня, – пожаловался пожилой врач со «скорой».

 – Вот, получите клиентку! На каталке неподвижно лежала девушка. Голова ее была повернута к стене, словно она ни на кого не хотела смотреть и отвернулась.

– А чего она мокрая-то у вас? – спросила Лиля.

– У нас! У погоды. Дождь на улице, – хмыкнул врач.

Лиля подошла к каталке, на ходу надевая перчатки, наклонилась к пострадавшей и вздрогнула. Волосы девушки были мокрые; темные пряди прилипли ко лбу, испачканному кровью. Левая щека – тоже в крови и грязи, да и вся одежда: джинсы, яркий джемпер – были в мокрой ржавой глине. Один рукав джемпера был разрезан, и тяжелым пластом лежала забинтованная рука. – Перелом предплечья и порезы. Вон и щеку поцарапало.

Ну, и позвоночник под вопросом, – доложил врач, протягивая Лиле сопроводительный лист. – Она в машине ехала? Когда авария произошла? – В рафике. Рафик въехал в КамАЗ. Шофера сразу – насмерть. Она одна сидела, вылетела – так вроде говорили, кто видел, – врач зевнул. – Ну, счастливо оставаться. Удачи.

– Да, не помешает, – пробормотала Лиля.

– Паспорт, сумка, даже туфля одна. Подобрали. Ну, надо же, – покачала головой медсестра, подходя к девушке с ножницами и принимаясь быстрыми движениями разрезать джемпер. Лиля набрала на мобильнике номер Леши.

– Лешик, ты у себя? Быстро дуй в приемную. Тут кома.

– Отли-ично. Ты меня сегодня радуешь, Лиль, — вздохнул он. — Сейчас буду.

– Ну чего, Лиля Сановна? – заглянула медсестра из рентгенкабинета.

– Я уже все включила.

– Сейчас, Полин. Невролог только посмотрит. Мне нужна прямая и боковая проекция.

 – Угу, – пообещала Полина. Лиля попросила у медсестры паспорт пострадавшей, пролистала его. Крупнова. Ольга Дмитриевна. Леша после осмотра развел руками.

– Загрузилась хорошо. Оперировать надо. Лиля всматривалась в мокрое лицо девушки.

– Ладно. Везем на рентген. Поможешь?

– Разумеется. Лиля долго и внимательно разглядывала снимки.

– Ну что, работенка будет нехилая, – подытожила она.

– Перелом третьего, четвертого шейного и первого поясничного. Ну, рука, ладно еще…

– Бедный ты мой малыш, – искренне посочувствовал Леша. – Что я могу для тебя сделать?

– Спасибо. Мне уже легче. Надо МРТ сделать.

Через полчаса, когда подтвердилась необходимость срочной операции, Лиля улучила минуту и выбежала на лестницу. На лестнице сильно дуло с улицы, было холодно, а Лиле, наоборот, очень жарко. Внутри что-то дрожало, поднималось комом вверх, к сердцу, словно внутри Лили были протянуты невидимые струны-нервы и кто-то их перебирал. Лиля протянула в сырую ночь свои руки – тонкие, обычные женские руки с беззащитными запястьями, длинными пальчиками с коротко подстриженными ногтями. Этими руками она обнимала мужа и дочку Александринку, гладила ее нарядные платьица, раскатывала тесто и собирала клубнику на даче – и ими же прощупывала чужие мышцы и суставы, на эти руки натягивала стерильные перчатки и принимала из рук операционной сестры скальпель, снова и снова пачкала их в крови, спасая чужие, такие родные и такие прекрасные жизни. Сегодня ночью надо было спасать эту женщину. Надо, чтобы она смогла ходить. У нее маленький сын, и ей всего 26. Надо сделать для нее все возможное и невозможное. Лиля прижала горячие ладони к щекам, закрыла глаза и резко побежала вверх по лестнице.   Этот момент всегда казался Лиле почему-то самым возвышенным и торжественным – когда она входила в операционную с воздетыми кверху руками, словно совершая некое священное тайнодействие. Медсестра ждала, чтобы подать ей стерильные перчатки; анестезиолог завязывал сзади тесемки стерильного халата, и нос за глухой медицинской маской уже начинал запотевать. Пациентка лежала на боку, с чуть согнутыми в коленях ногами, мелодично пищали датчики монитора, густо вздыхал наркозный аппарат. Анестезиолог Вадим Викторович кивнул Лиле:  – Можете начинать.

Лиля обработала операционное поле, ощутила пальцами знакомый холодок скальпеля. И, как всегда перед тем как прикоснуться к чужому телу, Лиля бросила последний, просящий взгляд за темное окно, туда, где теперь блестящим ковшиком проступила Большая Медведица, и подумала: «Господи, помоги мне и ей».

Операции на позвоночнике, как правило, были малокровными. Лиля должна была удалить раздробленный позвонок и на его месте соединить два крайних позвонка пластиной Лемма. Желтоватые осколки позвонка она скидывала в специальный тазик. Изредка откидывая голову назад, она выпрямляла уставшую шею, и операционная сестра ловким движением вытирала ей пот со лба.

– Ты посмотри, что тут! – выдохнула Лиля, обращаясь к сестре.

На молочно-белой полоске спинного мозга виднелся острый желтый осколок позвонка, как клык маленького зверя.

– На МРТ его не было видно. Вадим Викторович, вызывайте срочно нейрохирурга!

– Нейрохирурга вызвали в инфекцию.

– Очень плохо. Тут отек растет.

Лиля сжала губы под маской, чувствуя на вкус солоноватый пот, и посмотрела куда-то мимо операционной. Потом бросила взгляд на монитор. Частота сердечных сокращений стала меньше. – Урежается она у нас, – заметила вслух Лиля, взглянув на Вадима Викторовича, словно ища у него поддержки.

– Это из-за отека? – уточнила сестра.

– Да. Лиля пристально посмотрела на дверь, надеясь, что сейчас войдет нейрохирург. Время шло, и тишину прерывал только писк мониторов.

– Дай москит, – наконец произнесла Лиля, не сводя взгляд с осколка. Тяжело далось ей это решение. Анестезиолог молча выжидательно на нее смотрел.

– Лилия Александровна, – тихо вырвалось у сестры, но инструмент она послушно протянула.

– Больше ждать нельзя. Она сейчас у нас помрет, – резковато бросила Лиля. Медленно, аккуратно она пыталась удалить осколок. Конечно, это должен делать нейрохирург. Но если его нет, а отек – есть? И прошла, прошелестела рядом целая вечность, прежде чем Лиля отвела напряженный взгляд от операционного поля, и в металлический тазик упал маленький злосчастный осколок разрушенного позвонка. Нейрохирург пришел спустя две минуты.

Еще Лиля любила в своей работе тот момент, когда человек после наркоза приходил в себя и смотрел на мир глазами новорожденного. Лиля всегда старалась успеть – встать рядом со своим пациентом, погладить по руке и встретить ободряющей улыбкой. И чувствовала она себя в такие минуты как мама, которой впервые после родов принесли ее младенца.

 «Здравствуй! С возвращением…» — и обычно серьезные Лилины глаза лучились теплом и гостеприимством. А вернувшийся человек растерянно хлопал ресницами, силясь понять, кто он такой, и невпопад отвечал на вопросы врача

https://elefteria.ru/category-dosug-rasskazy-ya-doktor/