(962) 202-36-92 (священник Иннокентий Кулаков)

Пашка обладает двумя свойствами, приобретенными, как он утверждает, во время оно, то есть в пору тернистого своего неофитства, лет миллион назад. Первое, неприглядно-постыдное, по его словам, – абсолютное неумение пить. «Мне пить нельзя вообще! – заявляет он. («Будто кто предлагает», – вставляет супруга, а я зловредно улыбаюсь). – 99 процентов всех моих жизненных бед, катастроф и печалей связано именно с алкоголем, чтоб его». Здесь Пашка не одинок: об убийственном вреде пьянства знают многие. Но, как бы там ни было, все наши встречи, походы, поездки, в которых он, к радости детей, принимает участие, всегда и принципиально проходят, слава Богу, без унижающего человеческое достоинство допинга. Это здорово: выберемся семьей куда-нибудь в тайгу, разведем костерок, на звезды смотрим – дети притихнут, а Пашка им всякие истории рассказывает – заслушаешься. Потом их спать прогоним в палатку – и сами вовсю романтике предаемся. Столб искр, потрескивание костра, дивный запах леса – что еще надо, спрашивается, для счастья.

Мы не настаивали, да и зачем копаться в чужих шкафах со скелетами, – Пашка однажды сам рассказал, почему он не имеет права пить.

– Давнее дело. Знаете, бывает такое, что какой-то твой поступок, какое-то даже слово из далекого прошлого дает о себе знать по сей день. Хороший если поступок – одно дело. Плохой – совсем другое. Так вот, однажды, в пору своей юности, когда я всерьез стал относиться к Богу, по-неофитски неотступно ходил на каждую службу в храм и готов был уже считать себя подвижником, ну, или хотя бы храмовым передвижником, являющим собой пример христианского смирения и кротости, я… осудил родителей. Они, понимаешь, пришли откуда-то из гостей, с какого-то праздника, и от них, видите ли, пахло вином. Во мне проснулся праведный гнев, наутро я воротил от них рожу, не желал разговаривать – в общем, всячески демонстрировал свое христианское неприятие нехристианского поведения. Оскорбленные мои невинность и чистота не могли молчать. Где-то в глубине души я понимал, что поступаю мерзко – историю с Ноем и Хамом я помнил, но убеждал себя: «Это другое». Потом великодушно простил «этих грешных родителей» – так уж и быть, я же хороший. Весь пост был очень хорошим. До его окончания. А на Рождество пошел в гости – и так нажрался, что заблевал потом всю квартиру, подъезд и округу, головой расколотил унитаз. Неплохо праздник встретил... Меня домой под белы рученьки привели и попросили больше не участвовать в празднествах. Сколько потом подобных просьб было – ох. Такая вот педагогика: в чем осудишь – в том и побудешь. Хороший урок. На всю жизнь.

Другое же пашкино свойство иного характера. Не им приобретенное, а ему подаренное, как утверждает приятель. Дело в том, что он, не меньше нашего любитель путешествий, походов и странствий, никогда и нигде не сталкивался с трудностями ночлега, куда бы ни приезжал – будь то в горах Эфиопии, на Ближнем или Дальнем Востоке или еще где. Всегда находилось и находится место, где он спокойно может переночевать – всегда находятся добрые люди, предлагающие (добровольно, по его словам) пристанище, или же каким-то чудом появляется нужный транспорт, несмотря на забастовки французских железнодорожников или еще что-нибудь этакое. То есть парень действительно всегда и везде пристроен. Такое спокойное чудо бытового характера – к нашему восхищению и иногда зависти. Пашка также относит это свойство к давним временам неофитства:

– Как было дело: иду однажды со службы, спускаюсь по лестнице. Там мужик стоит с табличкой: «Помогите переночевать». А меня крестная учила: если можешь помочь – не стесняйся. Пусть люди ухмыляются-смеются – ты помоги. Над Христом и Его святыми тоже смеялись. Вот и думаю: тот самый случай, когда можно проверить, как все это дело работает. Подхожу к мужику, говорю: «Пошли – могу тебя на ночь пустить». Привожу домой, говорю родителям, что дядьке помощь нужна, переночевать просится. Те остолбенели: гость в татуировках, причем не подростковых, а весьма серьезных. За стол усадили, накормили, расспрашивать пытались, а он ни слова на русском сказать не может – только на «фене» выражается! Но «шконку» выделили. Наутро, после завтрака, его и след простыл. А я (за счет родителей) повторил подвиг святого Сампсона Странноприимца – гордиться так-то нечем: сколько я им седых волос добавил своим странноприимством, боюсь и подумать. Но совесть подсказывает, что, несмотря на всю нерассудительность, поступил вроде как правильно. И практика доказывает: следствием этого моего наивного поступка и смелости родителей, разрешивших этому «сидельцу» переночевать, стало тотальное отсутствие любых трудностей с ночлегом в моих последующих многочисленных странствиях по свету. Случайности быть не может: здесь связь прямая. Однажды приезжаю во Францию (в Покровский монастырь ехал) – общая забастовка железнодорожников. Всё, поезда не ходят. Ночь, минус пять и грустно в Париже. Денег – галльский кот всплакнул. Веселые клошары на Лионском вокзале. Я с ног валюсь от усталости – просто нет сил идти. Смотрю – какой-то поезд стоит. Вваливаюсь в вагон – тепло и тихо. А поезд возьми и тронься. И едет, главное, в Бургундию, в нужную мне сторону. Билета, понятное дело, нет. Жду контролеров.

В пути выясняется, что... и контролеры бастуют (и правильно делают – тут я всецело на их стороне)! Через пару часов, выспавшийся, согревшийся и довольный жизнью, добрался до монастыря. Чудо? Сколько таких чудес было! Спасибо родителям за снисходительность, крестной за наставления в те наивные неофитские годы – до сих пор сказывается. И, думаю, всю жизнь будет сказываться. Любое слово, любой поступок – хороший или плохой – имеет свои последствия.

– Это ты, получается, «несвятой святой»? – выдала супруга. – И алкаш непьющий (она с Пашкой не особо церемонится), и странноприимец?..

– За счет добрых родителей, – уточнил Пашка. – Насчет святого – это вряд ли. Так, полуправедник. Нечем похвастаться. Э, костер тухнет!

 

https://pravoslavie.ru/157519.html