Петр Давыдов. Рассказы отца Бранко Зелена.

Отец Бранко служит в Земуне, в храме Рождества Пресвятой Богородицы. Большую часть дня исповедует: людей приходит очень много. Иногда удается отдохнуть, побеседовать с прихожанами. Вроде бы шутит, однако, взглянув ему в глаза, понимаешь: юмор юмором, но есть вещи поважнее. Началось, конечно, с улыбок и обоюдного дружеского подтрунивания с Иваном: «Вот помру, так смотри, чтобы гроб с музыкой был! И на портрете нимб чтобы дорисовали, можно с крыльями, иначе я так не играю. То есть как это ты первый в очереди?! Не-не, так не договаривались. И кофе дай, а то, вон, парень ждет». Добрые приходские беседы, сдобренные сербским юмором, – хорошая вещь. «Парень» – это крестник Ивана монгол Александр, давно не бывший на Исповеди, за время пребывания у крестного, похоже, много чему научившийся или много что вспомнивший.

Учиться главному в христианстве, вспомнить о нем не поздно даже во взрослом возрасте, и Бог использует все возможности для таких напоминаний, похоже. Вот и встреча с отцом Бранко, с виду таким веселым и беззаботным, из таких.

«Христосик»

– Сам-то я не местный, – говорит священник. – Моя родина – Герцеговина, родился и жил неподалеку от Мостара. А? Бывал там? Красивый город, правда? В селе там родился. Однажды нам туда телефон провели, один на всю деревню: вот это было приключение! Звонил раз в неделю, наверное, так для всех наших событие. Мы ведь больше как: «Привет, сосед, как жизнь?» – через всю деревню – а тут, понимаешь, аж с Белградом поговорить можно. Событие, говорю же. Это мы сейчас не можем нормально поговорить друг с другом, чтобы в экран не уставиться, а раньше открыто в глаза смотрели, и речь была еще человеческой.

В общем, жили – не тужили: православные, католики, мусульмане. Ходили друг к другу на праздники, в футбол играли до посинения, песни пели. Отслужил я в армии, еще там принял решение, что стану священником – ох, как на меня один капитан взъелся. Издевки всякие, «христосиком» называл, всё такое, особенно после того, как я отказался служить после положенного срока. Хотя обещали многое, да. Ну, да ладно. Стал священником.

Прогулка на расстрел

Война, распад страны. Сербов резать начали. В буквальном смысле. Знаешь, кто нас сдал усташам-хорватам? Дорогие односельчане – те самые, с которыми пели песни, играли в футбол, справляли дни рождения. «И враги человеку домашние его» (Мф. 10, 36). Сдали этим, нас посадили в концлагерь. Ну, как посадили: мы там больше стояли – нас в камере человек под 40 было. Вонища страшная. Страх ты не просто чувствуешь – он живет в тебе. Липкий, мерзкий страх. Худо-бедно очнулся, говорю: «Братья, пусть вот здесь будет у нас восток – будем молиться, ясно?» Сначала несколько человек подошли молиться, потом всё больше, а в конце уж почти все молились, кроме двух-трех. Тех вообще жалко было, скажу тебе. Был среди них полковник Югославской Народной Армии, и он никак не мог смириться с тем, что к нему относятся без должного почтения, что вчерашние подчиненные издеваются над ним. Как это так: вчера еще честь отдавали, в три погибели сгибались, каждое слово ловили, а сейчас – на вот: «параша», камера смертников (да-да, именно в ней мы очутились), «убей серба», какой-то поп молиться призывает. Так бедняга и умер от ужаса.

Мы не померли, хотя всё к этому шло. Несколько раз выводили, значит, меня на расстрел. М-да. Потом Патриарху Павлу, Царствие ему Небесное, удалось каким-то чудом (похоже, это дело для них с Христом привычное) договориться с хорватами о моем обмене. Знаешь, какой курс был тогда? Один сербский поп – два хорватских пилота, вот! Обменяли меня. Привезли в Белград, в госпиталь. Понятное дело, не лучшее самочувствие.

Стыд отца Бранко

Лежу в палате, и тут говорят: «К тебе, отец Бранко, сам Павле идет». Ух, думаю, сейчас я Павлу-то все скажу, что думаю. А сказать после всего случившегося было что. Готовлю речь. Пламенную.

Открывается дверь, заходит Патриарх, маленький, согбенный, а взгляд светлый, пронзительный:

– Не каждому из нас, отец Бранко, оказана такая честь – пострадать за Христа, ох, не каждому. Христос воскресе!

Так сказал, что у меня и челюсть отвисла, и все слова гневные пропали. То самое, когда изнемогает всяк глагол, а также существительные и прилагательные с местоимениями и междометиями. Да и что тут говорить. Поплакал я тогда на его плече, было дело. Зато потом, когда возил Павле на службу, я специально кружным путем его вез: всё хотел побольше времени с ним провести, поговорить. А он, бедный, смирялся с моим вождением, отвечал на вопросы, часто наивные, конечно.

Однажды приехали с ним в Патриархию. Там лифт старый, лет сто уж. Заходим вдвоем: я – под сотню кило, а Патриарх – постник, на вес пуха. Павле первый зашел, а свет в лифте возьми и выключись. Я вкатился – лифт с перепугу включился. Патриарх такой:

– Слушай, отец Бранко, как интересно получается: заходит грешный Патриарх – света нет. Заходит исповедник – свет появляется.

Мне стыдно, краснею, а он смеется.

Лучшие прихожане

Потом отправили меня служить в Республику Сербскую, в Баня-Луку. Новый священник, пошел знакомиться с прихожанами. Или с теми, кто может ими стать. Хожу по городу, звоню в одну дверь. Открывает дед, крепкий такой орех, ростом под два метра, косая сажень, вход загораживает, смотрит исподлобья. Я ему:

– Здравствуйте, я – священник Бранко, настоятель храма. Есть ли у вас что сказать Христу?

Дед как харкнет мне в физиономию. Стою, обтекаю. Вот что тут скажешь? И убеждаюсь в правоте Христа: «Положите себе на сердце не обдумывать заранее, что отвечать, ибо Я дам вам уста и премудрость, которой не возмогут противоречить, ни противостоять все, противящиеся вам» (Лк. 21, 14–15). И слышу, как отвечаю:

– Ну, понятно: это для меня, что вполне справедливо. А Христу вы что скажете?

Позади деда что-то упало: это, оказывается, бабка его всё видела, а, услышав мой ответ, рухнула на колени. Дед, смотрю, в лице изменился, попятился. Сам как бухнется на пол, руку схватил, целует:

– Извини, батюшка! Прости дурака!

И, знаешь, лучше прихожан у меня не было в той общине, и сейчас я о них с любовью и благодарностью вспоминаю: всегда помогали чем могли, на службы ходили, поддерживали других, о храме заботились – потрясающие просто христиане. Такие наши чудеса. Или это обычная жизнь христианская, как считаешь? Я думаю, чудо – штука обычная, а? Иван! Иван Иванов! Где, спрашивается, кофе?

Обычная штука в наших краях

Да, еще о кофе. Помнишь про того офицера, который гонял меня в армии за то, что я православный? Так вот, через сто, а может, тыщу лет пришел я в сберкассу в Белграде. Очередь. Подхожу к амбразуре – там тетенька улыбается. Называю себя, так и так, желаю пенсию получить. Та смотрит, застыла прямо.

– Погодите, вы – священник?

– Ну, да, а в чем дело?

– Батюшка, как хотите, но я вас сейчас никуда не отпущу! Вы такого-то помните? – И называет имя и фамилию того капитана.

– Помню, конечно.

Кричит:

– Подождите пару минут!

Потом вышла, всё объяснила. Оказывается, этот самый капитан – ее супруг. Сейчас, говорит, при смерти. Человек очень хороший, но всю жизнь жалеет об одном: что гнал тогда православного парня по имени Бранко Зелен.

– Так вот, батюшка, я вас очень прошу, на колени сейчас брошусь: поехали со мной к моему супругу – утешьте его, пожалуйста, и простите.

Ясное дело, я поехал. А капитан расцвел. Кофе предложил. Лежит на кровати, такой радостный. Поговорили, конечно. Извинился:

– Прости, отец Бранко!

О чем речь: давно простил. Он исповедовался, причастился:

– Теперь и помереть не страшно, – вздохнул облегченно.

Вскоре и умер, Царствие ему Небесное. Чудо – штука обычная все-таки. Особенно в наших православных краях.

Идешь от отца Бранко и понимаешь: красота Сербии – совсем не только холмы и горы, реки и водопады. Небесная Сербия, как и Святая Русь, очень даже реальны – главное, вглядеться как следует. Бог поможет разглядеть, я уверен.

https://pravoslavie.ru/165815.html