(962) 202-36-92 (священник Иннокентий Кулаков)

Милая моя, давно теперь ушедшая, бабка выжидала каникул, и как только первое же свободное утро наступало, не успевала Аленка отоспать все накопленное за год, она уж сидела в комнатке. В руках держала старущую потрепанную книгу. Времени у нее до прихода Аленкиной мамы на обед оставалось в обрез, а дня этого она ждала всю школьную четверть. Старенькие жилочки на руках подрагивали, изработанные, синие, выпуклые. Держали книгу бережно, нетерпеливо и нерешительно, но упорно тянули ее к внучке с просьбой почитать.

Бестолковая со сна, да и без сна, девчонка с тяжким вздохом бралась и быстро про себя пробегала главу. Возвращала облегченно книгу бабке, но та не брала ни в какую. Просила читать со вниманием и вслух. Аленка начинала снова и вслух, но быстро. На первых же словах бабка останавливала. Читать надо было медленно, разбирая каждую фразу, да нет — каждое слово. Бабка ныряла в какую-то свою непонятную глубь и оттуда с заметным участием в какой-то радости говорила, объясняла. Как-то неграмотно, бестолково и просто. Аленке казалось, что она разговаривает в этот момент с кем-то. Можно было думать о своем, не забывая изображать на лице внимание, бабка и не замечала. Выговаривала все, что накопилось и заставляла читать дальше. И так, до тех пор, пока не раздавался звук открываемой двери — приходила Аленкина мать на обед. В спешке, делая срочные дела: накормить скотину, мимоходом дернуть чего в огороде, провернуть пару-другую дел в доме, накидать кое-чего в рот, она все ругала и ругала бабку за то, что та опять тут со своей книжкой, опять читает проповеди, учит ребятишек сказкам.

Бабка сжималась тихонько, помалкивала. С трудом возвращалась из мысленного далёка, недоуменно, кротко и растерянно не сразу находилась, что ответить. На попытку возражения мать отвечала усилением ругани, а бабка терпеливо, не уходя, дожидалась, пока на ее сторону не встанет время, безжалостно прогоняющее мать на работу. И опять начинались Аленкины мучения.

Ну не то, чтобы уж совсем мучения, но ведь так хотелось избавиться от всего обязательного, почувствовать свободу от дел, казавшуюся в детстве настоящей свободой. Да и непонятно было бабкино чтение. Ходит человек. Бабка говорит, что это Бог. Совершает какие-то чудеса, которых никогда в жизни не бывает, много говорит и непонятно. Бабка объясняет и плачет. Аленке так жалко старенькую милую бабку за то, что та не радуется каникулам, за то, что ее ругает мама, за то, что плачет от жалости к нам и говорит, что мы все погибнем.

Старая необразованная бабка, не видит, как все хорошо — закончился еще один школьный год, в табеле одни пятерки, лето, солнце, веселый огород, свободное время для любимого шитья, а впереди что-то очень хорошее, манит будущее, где кто-то будет любить меня больше всего на свете. Ну зачем нам какой-то Спаситель, и от чего он нас спасать будет. Он все ходит и ходит в книжке, все говорит и говорит, а бабка все объясняет и объясняет.

Устала Аленка и чтобы выпроводить бабку, не обидев, заявила, что проголодалась. Этот ход всегда беспроигрышный. Для бабки поесть — самое главное, особенно для детей. Наголодалась она и дети ее, поэтому и запас муки всегда у нее есть, и корочки хлебные не выбрасывает даже курам, собирает в мешочек, а внуков старается все время накормить. И мама Аленкина тоже все время кормит ребятишек чуть ли не силком.

Ушла бабка, и наступила настоящая свобода летних каникул! На солнышко, в огород. Читать, шить — как хорошо. И час, и другой. Скучно стало, захотелось к бабке.

Пошла Аленка через улицу слушать дальше про Спасителя, читать и смотреть на бабкины неутешные слезы.

Изредка доходили до места, где Его казнили. Кажется, бабка старалась это место пропускать как-нибудь, но когда уж читали про терзание Его, дорогу под тяжелым крестом и распятие, бабка не могла говорить от горя и слез. Давилась словом и останавливалась. Тут уж они плакали втроем. Иисус на кресте от боли за распинателей, что было совсем непонятно Аленке, бабка от горя и боли за него и за глупую Аленку, и Аленка тихо роняла капельки за свою старую горькую бабку.

Уж очень любила она ее, как оказалось. Сидела летними днями на пригорке в конце улицы, посматривала на дорогу, откуда должна была придти из храма бабка. В храм она ходила каждый день и обязательно пешком, мама ругала ее за это. Пропадала долго. Уходила, когда Аленка еще спала, а приходила к обеду, веселая. Несла молочка, хлеба, сахарку, просвирочку в платочке. Аленка, завидев ее издалека, вскакивала с травы и бегом пускалась навстречу. Летела легонькая еще совсем, не отяжеленная совестью и заботами. Радостно и ясно было.

Потом ели блины толстые, на постном масле, запивали крепким чаем, поглядывая в окно, не пришла бы мать, да не застала бы их опять за чтением Книги. Бабка бесконечно рассказывала про жизнь при батюшке, коротко про войну, про мать и много еще чего. Аленка то слушала ее внимательно, то думала о своем, то спорила про Бога, воспитывала темную бабку. Хорошо им было вдвоем

Теперь давно нет бабки, давно наступило то будущее, которое Аленку манило обещанием любить ее больше всего на свете. С горечью, трудом и болью понятно стало Аленке, что никто из людей не станет любить ее больше всего на свете. Не бывает так и не должно быть. Напрасно обманывали писатели никогда не сбывающимся обещанием, заманчивым как мираж, необыкновенной любви. Такой, что весь мир может заменить один человек. Понять это было и горько, и больно, но и освобождающе, и обнадеживающе. Значит, есть что-то более важное, более необходимое, чем человеческая любовь. Вот ведь и бабка была строговата к ней и даже суровенька иногда, а что-то радостное звало к ней всегда.

Стал сниться Аленке сон. Будто сидят они с бабкой на земле в теплом летнем огороде. Вокруг все растет и радуется, а они плачут, все жалеют Того Распятого. Все видится Он им на кресте в муках. Высоко над ними крест. Взглянет Аленка на плачущую бабку, и тоже примется слезы лить. Горько им вдвоем и сиротливо. Жутко поднять глаза. Залито внутри смертной давящей тоской. Нет никого рядом, чтобы их утешить и пожалеть, да они и не смотрят вокруг, уткнулись в землю глазами. Глаза у них ослепли от слез. И не видят они, как подходит к ним Он, Распятый. Только радостный такой, светлый и живой. В огороде прямо запело все, заплясало, засверкало. Обдало теплом бабку с Аленкой, подняли они головы — брызнул свет в глаза. Радостно так стало. Светло. Будто вот-вот улетишь. Бабка так и сделала — исчезла куда-то потихоньку, растаяла, а Аленка оставалась одна. На этом сон кончался. Внешне кончался, а внутренне продолжалось сидение с бабкой в теплом огороде, и на душе тепло и надежно от пришедшего Спасителя. И место внутри занято не тоской, а надеждой.

Стала Аленка и сама теперь бабкой, стала слезы лить о детях своих и внуках, о Распятом и радоваться о Спасителе.

 

с сайта  http://www.sobranie.org/archives/0/16.shtml