О.И.Подобедова. "Избавить вас от тяжкого греха..."

Ольга Ильинична Подобедова, доктор исторических наук, профессор-консультант Института искусствознания Министерства культуры Российской Федерации. В этом институте работает уже 50 лет, специалист по древнерусской рукописной книге, иконописи.

Весной 1979 года, в воскресение первой недели Великого поста, я приехала в Париж, по приглашению м-ль Сюзи Дюфрен для чтения лекций в «школе повышения квалификации» историков, византинистов и историков рукописной книги.

Друзья, зная, что мои родители, а вслед за ними и я, очень любили и чтили Владыку Евлогия (Георгиевского), отвезли меня поклонится его могиле. Там муж одной из моих слушательниц Борис Юльевич Конюс любезно проводил меня в Крипту, рассказав следующее…

В числе прихожан и близких духовных детей Владыки Евлогия был один уже немолодой русский эмигрант, который очень возмущался отношением Святейшего Патриарха Тихона к большевикам. Он яростно поносил Святейшего за мягкость, «лояльность». Утверждал, что после убийства Царской семьи Патриарх должен был затворить храмы и отлучить весь народ, допустивший это злодейство.

Владыка разъяснял правоту Святейшего, руководимого желанием сохранить Церковь и таинство Божественной Евхаристии, как единственную возможность спасения…

Такие беседы, носившие весьма резкий характер со стороны яростно настроенного прихожанина, порой превращались в ожесточенный спор. Так продолжалось довольно долго. Не отстранял от себя Преосвященный Евлогий этого человека потому, что во всём остальном он был благочестив, искренне привязан к Владыке, усерден в делах церковных. В частности, он немало помогал Владыке, приходя рано и прислуживая в алтаре во время совершения Проскомидии, которую Преосвященный совершал сам, начиная её ещё до чтения часов.

25 марта 1925 года, в день Благовещения Пресвятой Богородицы, неистовый противник Патриарха Тихона прибежал в храм рано-рано. Он был в сильнейшем волнении и рассказал Преосвященному Евлогию, что вернувшись домой от праздничной всенощной очень усталым, сразу лёг спать и увидел такой сон; по широкой дороге шла большая толпа людей, а впереди, в светлом облаке, на которое он не смел взглянуть, шла Царица Небесная, с двух сторон Которой были святители – Василий Великий и Тихон Задонский. Вся эта мерно двигавшаяся группа была осенена светом, и он услышал голос:

«Се Пречистая грядет приять душу Святейшего Патриарха Тихона».

В страхе и волнении спящий проснулся, вскочил, долго ходил по комнате, а затем вновь лёг. Едва уснул, как сон повторился. И так до трёх раз. После чего он не смог одолеть своего волнения и бросился в храм к Владыке.

Преосвященный Евлогий внимательно выслушал рассказ, задумался, помолчал – видимо, внутренне молился – и сказал: «Этот сон от Бога, Вы не могли знать, что Патриарх, в миру Василий Белавин, был крещён во имя Василия Великого, как знаю это я. Подождём, что будет дальше. Ведь праздничный сон до обеда».

Началась литургия, к концу которой была получена телеграмма с просьбой молиться об упокоении новопреставленного Патриарха Тихона…

Этот рассказ не вошёл в напечатанные воспоминания Митрополита Евлогия, но в кругу близких ему людей был хорошо известен. Рассказавший мне его Борис Юльевич Конюс – человек исключительной веры и благочестия, делатель непрерывной молитвы Иисусовой, - был ближайшим и преданнейшим духовным сыном о. архимандрита Сергия Шевича, служившего в Ванве. Его рассказ заслуживает полного доверия.

Вернувшись из Парижа, я рассказала всё это своим близким, а главное – духовному наставнику всей нашей семьи о. Николаю Педашенко.

Николай Степанович выслушал меня со светлой улыбкой и не только подтвердил рассказ, но и добавил несколько слов. Оказывается, он слышал всё это от священника, который в этот день сослужил в Париже Владыке Евлогию. Он добавил, что после получения телеграммы неистовый хулитель Патриарха Тихона в полном потрясении спрашивал Владыку Евлогия: «Но почему именно я должен был увидеть этот сон?» А Владыка отвечал: «Очень уж Вы яростно нападали на Святейшего Патриарха, а он, добрейший и милостивейший, захотел избавить Вас от тяжкого греха хулы на Первостоятеля многострадальной Русской Церкви».

Этот рассказ Б. Ю. Конюса и батюшки о. Николая Педашенко я все эти годы бережно хранила в памяти, не зная, как и кому его передать для прославления великого печальника земли Русской.

Мне выпало счастье не раз бывать за службой Святейшего Патриарха Тихона, который любил служить в храме на Лазаревском кладбище, куда мы с мамой всегда ходили. Святейший любил детей. После литургии он собирал всех ребятишек, подзывал их к себе, широко раскинув руки, как бы стремясь обнять их. Потом он снимал панагию и благословлял каждого. А в это время подходил посошник с большой корзиной, в которой лежали то конфеты, то яблоки (по времени года), а то и небольшие хлебцы, вроде благословенных. Ими Святейший сам оделял всех детей. При этом его глаза светились такой лаской и любовью, каких я потом ни у кого не видела…

В Лазареву субботу 1925 года Святейший должен был служить на Лазаревском кладбище. Об этом заблаговременно вывесили объявление. Но в день Благовещения Пресвятой Богородицы, когда мы с мамой вышли после поздней обедни, вместо объявления о служении Патриарха висело объявление о времени выноса тела для прощания с ним и погребения.

На следующий день по Москве с трудом двигались трамваи. Все улицы в направлении Донского монастыря были запружены народом. О. Александр Зверев со своим сыном 12-летним Симочкой едва мог добраться на трамвае до Садового кольца, а оттуда они шли пешком по Калужской улице вплоть до Донского, едва пробиваясь в толпе народа. О. Александр, глубоко любивший Святейшего, не только читал Евангелие при его гробе, но вместе с сыном провёл в храме всё время (кажется трое суток) до совершения отпевания, в котором также принимал участие.

Рассказ о похоронах, как и рассказ об избрании Патриарха Тихона (несколько отличающийся от традиционного) я слышала из уст Серафима Александровича Зверева, который был неплохим художником, учеником и другом Павла Дмитриевича Корина.

В возрасте 50 лет он перенёс ампутацию ноги в связи с гангреной, но будучи человеком мужественным, не оставлял занятий живописью, а кроме того, писал воспоминания. Его отец и дядя погибли в лагерях в 1939-1940 гг. Естественно, что судьбы Русской Церкви-мученицы и страдания в годы лихолетья исповедников стали для него главным. В его архиве есть письмо, чудом сохранившее обстоятельства смерти его отца, сосланного без права переписки осенью 1938 г.

В моих руках по милости Божией сосредоточились не только страницы из воспоминаний С. А. Зверева, письмо, присланное ему из лагеря под Рузой его родственником – протоиереем о. Иоанном Берёзкиным, где рассказано о смерти О. Александра Зверева со слов священника, бывшего свидетелем этой смерти, позднее переведенного в лагерь под Рузой, но и некоторые письма из ранней ссылки о. Сергия Лебедева, а также его рассказы о митрополите, а потом Патриархе Сергии (Страгородском), сведения о гибели архиепископа Филиппа (Гумилевского) (1877-1936), рассказанные отцом Сергием близким, и по его поручению записанные мною.

Как сделать это известным многим, как послужить этими материалами прославлению новомучеников? Я делала некоторые попытки напечатать хранящиеся у меня странички, передать их церковным деятелям, но из этого ничего не вышло. Заинтересовались моим архивом пока только в журнале «Слово».

А между тем всё больше и больше укрепляются странные оценки судеб Русской Церкви. Все склонны осуждать Русскую Церковь в целом (как и некоторых её иерархов, и особенно Патриарха Сергия (Страгородского) за «лояльность», «отсутствие мужества», очень приближающиеся к оценкам «неистового хулителя» Святейшего Патриарха Тихона, некогда вразумленного дивным сном.

А может Русская Церковь-мученица будет прославлена Самим Господом во Царствии Его, ибо земное прославление не может вместить всей меры её исповеднического подвига?..

ПИСЬМО ПАТРИАРХУ СЕРГИЮ

Последнее время вокруг имени Блаженнейшего Патриарха Сергия (Страгородского), оценки его деятельности как главы Православной Церкви в один из тяжелейших - едва ли не самых тяжелых - периодов Её жизни ведутся громкие споры, раздаются оценки, порой, мало сказать, недоброжелательные… Считаю своим долгом поделиться следующими воспоминаниями, поскольку число моих сверстников (а мне уже за восемьдесят) весьма невелико и, кроме того, жизнь сложилась так, что я имела счастье общаться лично с Блаженнейшим Патриархом. Еще 20-летней девушкой я была направлена им на послушание к его духовному отцу о. Александру Звереву, а после ссылки последнего перешла под духовное руководство протоиерея Сергия Лебедева, несколько лет бывшего личным секретарем Патриарха.

Около 1934 года положение приходской церкви во имя Св. Митрофания стало очень тревожным. После нескольких арестов, а потом и ссылки настоятеля этой церкви о. Владимира Медведюка, храму грозило закрытие. Дружившие со мной певчие этого храма однажды обратились ко мне с просьбой пойти на прием к Патриарху и ходатайствовать о защите храма. Обратились они ко мне потому, что я была знакома со старым сотрудником Отдела рукописей бывшей Румянцевской (тогда Ленинской) библиотеки Николаем Николаевичем Смирновым. Некогда они сидели за одной партой - Смирнов и Страгородский - и сохранили дружбу до последних дней жизни.

Я рассказала все горести прихожан, и Николай Николаевич сообщил мне, что Блаженнейший примет меня и мою подругу Надю (дочь ктитора нашего храма-Александра Михайловича Кавелина). В назначенное время (около пяти часов вечера) мы позвонили в дверь небольшого деревянного особняка в Бауманском переулке. Нам открыл дверь архимандрит Афанасий, который, добродушно улыбаясь, промолвил: «Девочки, помните, у нас стены имеют уши, не подведите ни себя, ни Святейшего». Потом он ввел нас в узенькую длинную келью. Вдоль стены от угла, занятого иконами, стоял небольшой стол, кресло, табурет и узенькая, покрытая ослепительно белым тканевым покрывалом постель. На табурете сидел голубоглазый, белый и совершенно глухой ангорский кот. Святейший с доброй улыбкой шагнул нам навстречу, благословил и сказал: «Ну, садитесь и рассказывайте, что у вас там». Волнуясь, мы рассказали, как после ссылки о. Владимира новым (весьма странным и нервным иеромонахом) настоятелем разрушены «мечевские» традиции храма: еженедельное пение нараспев акафиста иконе Богоматери «Взыскание погибших», особое почитание преп. Серафима; светлый и радостный дух храма сменился суровым обращением вновь пришедших почитателей нового настоятеля. Любительский хор разогнан, дивеевские напевы заменены плохо воспеваемым «знаменным распевом», а главное, вместо любви и радости - вражда, доносы, ссоры, разогнана «двадцатка» и прочее… Храму уже не раз грозили закрытием: на здание претендует спортшкола. Старик ктитор отстранен.

Выслушал все Святейший, задал несколько вопросов: к кому из иерархов обращались прихожане, кто и когда приходил, грозя закрытием храма, и так далее. Отвечать старались сдержанно, точно, конкретно. Мягкий, добрый тон вопросов, казалось, позволял надеяться не только на понимание, но и на помощь. Выслушав, Святейший несколько минут молчал, казалось, в раздумии. А может быть, в молитве? Потом выражение его лица вдруг резко изменилось. Вместо чуть озабоченного внимания оно выражало светлую радость. Святейший улыбнулся доброй-доброй улыбкой. Положив нам руки на головы, он промолвил: «А вам туда больше ходить совсем незачем». Потом еще более оживленно стал объяснять: «Вот выйдете из наших дверей, а за углом остановка трамвая (он назвал номер, не помню какой). Садитесь и сейчас же поезжайте до Неглинной улицы, сойдете у Сандуновских бань. Против остановки, вверх идет Звонарский переулок. В конце него, справа - храм Св. Николая, «что в Звонарях». Пойдите и скажите тамошнему батюшке о. Александру Звереву (он сейчас служит всенощную), что я послал вас. Расскажите ему всё, что рассказали мне, и во всём, что он вам скажет, слушайтесь его. Только действительно слушайтесь».

Мы так и сделали. И попали к великому праведнику, молитвеннику, подвижнику. Отец Александр был духовным отцом Святейшего Патриарха Сергия.

После ссылки о. Александра мы перешли к одному из старейших протоиереев о. Сергию Лебедеву. Друг о. Александра, духовный сын (и самый любимый, видимо, вследствие почти одинаковой биографии) о. Алексея Зосимовского, о. Сергий особенно много дал нам в то исключительно тяжелое время.

Сегодняшнее молодое и среднее поколения духовенства, особенно духовенства зарубежного, не представляет себе того гонения, которому подвергалась Церковь, не говоря уже об арестах, расстрелах и ссылках. Создавались самые неблагоприятные условия для посещения храмов. Была введена «скользящая пятидневка», чтобы молящиеся не могли посещать церковь в воскресенье. Особенно строго преследовалось всякое опоздание на работу в дни великих праздников. Служились ночные службы.

За прихожанами велась усиленная слежка, опрашивали в храмах: «Откуда вы?», «Почему пошли в храм не около дома?». Отнимались (или тихонько уносились) сумки, портфели (в поисках «информации»). Мы научились «не помнить», «не знать» фамилии соседей по хору, церкви. Прячась, ходили на исповедь то в храм, то на дом к священникам.

Нагнетавшаяся властями ненависть к верующим достигала такой степени: выходит молодая девушка из ворот дома, осеняет себя крестным знамением. Навстречу ей идет женщина лет 35 - 40. Она на мгновение останавливается и плюет в лицо девушке со словами: «Вот тебе за твоего Бога!». Что бы мы делали, если бы тогда Господь не сохранил еще несколько замечательных старцев-священников, продолжавших традиции Оптинских и Зосимовских старцев...

Я уже упоминала выше, что о. Сергий Лебедев служил у Святейшего секретарем. Вернувшись после тюремного заключения и ссылки в Котласе, а потом в окрестностях Великого Устюга, о. Сергий не мог занять места на приходе. А на руках у него были две больные и престарелые сестры и старуха мать. Святейший «придумал» ему должность секретаря ради материальной поддержки.

Однажды (собственно ради этого эпизода я все и пишу) о. Сергий дежурил в канцелярии. Был праздничный день, и Святейший уехал служить куда-то в Подмосковье. Вдруг открылась дверь и вошел в сопровождении конвоира (который вежливо остановился у дверей) архиепископ Филипп (Гумилевский), бывший одно время управляющим Московской Епархией. Увидев о. Сергия, с которым его связывала многолетняя дружба, архиепископ сообщил, что ему в виде особой милости разрешено проститься со Святейшим. Владыку препровождали из одной отдаленной северной тюрьмы в Ростов, где жила его сестра. Там он тоже должен был содержаться в тюрьме, но так как он тяжело болел, сестра выхлопотала это перемещение, чтобы носить ему передачи.

В распоряжении архиепископа Филиппа были минуты, Святейшего было не дождаться... Тогда он попросил листок бумаги и написал прощальное письмо. Часа через три вернулся Святейший. Он прочел письмо, поцеловал и спрятал на груди со словами: «С таким письмом и на Страшный Суд предстать не страшно!». Потом прошелся несколько раз по комнате, вынул письмо, прочел его вслух и сказал: «Сережа, после моей смерти будут всякие толки, и трудно будет понять, что я вынужден был делать в это страшное время, чтобы сохранить Литургию. Возьми письмо, подшей в мое личное дело». В этот вечер я была в семье Лебедевых, и о. Сергий со слезами рассказывал об этом своей маме и сёстрам, а потом по памяти процитировал письмо. Обратившись ко мне, о. Сергий сказал: «Запомни, Оленька, навсегда и расскажи, когда нас не будет». Вот это письмо:

«Владыка Святый, когда я размышляю о Ваших трудах для сохранения Русской Церкви, я думаю о Вас, как о святом мученике, а когда я вспоминаю о Ваших ночных молитвах все о той же Русской Церкви и всех нас, я думаю о Вас, как о святом праведнике».

Придя домой, я тщательно все записала. К сожалению, записи эти не сохранились. Война, эвакуация, пожар в нашем доме... И все же пришел день, когда эти слова стало необходимым огласить.

По приезде в Ростов архиепископ Филипп принял мученическую кончину: был застрелен на допросе, не пожелав подписать текст ложного показания, предложенного следователем (или согласиться на «сотрудничество», если его отпустят). Владыку хоронили как простого монаха в закрытом гробе, а сестре сказали, что открыть гроб нельзя, так как Владыка якобы умер от инфекционной болезни.

Таким образом, письмо Святейшему Патриарху написано мучеником…

Я перечла написанное и снова показалось мне, что никакие слова не достаточны, чтобы передать то положение, в котором находились верующие, а следовательно и Церковь в целом в то время. Много говорится сейчас о правильности или неправильности (последнее чаще!) позиции, занятой в те дни иерархами Русской Православной церкви, но почти никто не представляет себе состояние мученичества и повседневного исповедничества, в которое они были тогда поставлены.

А главное, никто не хочет понять положения мирян, стремившихся бывать в храмах, нуждавшихся в руководстве духовников, в причащении св. Тайн.

Сегодня многие из представителей Зарубежной церкви не устают всячески поносить Патриарха Сергия и его «декларацию». Однако далеко не все и не всегда так относились к нему на Западе. В 1979 году в день Благовещения я была во Франции, в г. Ванве, в храме Московской Патриархии, где настоятелем был о. Сергий Шевич. Там я исповедовалась и причащалась св. Тайн, а после литургии батюшка поехал в Париж с о. Варсонофием - иеромонахом и регентом храма. По дороге он говорил, что планомерно собирает все документы о положении Русской Церкви и, особенно, о деятельности Патриарха Сергия. Он утверждал, что только митрополиту, а затем Патриарху Сергию (Страгородскому) Русская Церковь обязана не только сохранением Литургии, но и спасением от полного безбожия, ибо в планах Советского правительства было не только закрытие храмов и уничтожение икон, но и обречение всего народа на безрелигиозность. Только мудрая «отважная» роль Патриарха Сергия спасла Русское Православие, несмотря на искусственно провоцируемый раскол и протесты иерархов (в частности Ленинградских) и приписываемую Патриарху якобы предательскую по отношению к ним роль.

И в заключение своих записок считаю необходимым сообщить подробности смерти о. Александра Зверева.

В последний раз он был арестован глубокой осенью 1937 г. Выяснилось, что сослан он был в район Сыктывкара, в дальние лагеря. Там он работал на лесоповале. Человек редкой доброты, состояние глубоко-созерцательного молитвенного подвига он сочетал с открытым и доброжелательным отношением ко всем окружающим. Однажды, работая на лесоповале, он увидел, что один из пяти работавших с ним священников тяжело болен: озноб, высокая температура. Он тут же вместе с остальными членами бригады нарубил еловых веток, уложил больного и укрыл ветками: сказать конвойным или отправить в больницу значило обречь на скорейшую (и мучительную) смерть. Уложив больного, о. Александр попросил работавших с ним замерять нарубленные деревья и заполнять рапортички самим, а он попытается выработать две нормы: за себя и за больного. Если больной не выработает нормы, ему не дадут «пайку» хлеба, а это опять-таки голодная смерть. Когда кончился рабочий день, больному стало чуть лучше. Друзья окружили его и повели получать «пайки» хлеба. Немного не доходя до места, где этот хлеб раздавали, о. Александр попросил друзей взять для него полагающуюся ему «пайку» и принести хлеб на нары. «А я пойду лягу, уж очень у меня от двух норм спину разломило».

Когда принесли хлеб, о. Александр лежал на нарах мертвый. Он умер от обширного инфаркта задней стенки сердца.

Все это рассказал родственнику о. Александра - о. Иоанну Березкину, содержавшемуся тогда в лагере под Рузой, - священник, работавший с о. Александром в день его смерти и видевший его умершим. Этот священник был переведен в лагерь под Рузу и узнав, что о. Иоанн в переписке с семьей, просил передать подробности смерти о. Александра его сыну Серафиму Александровичу Звереву. Свое письмо с описанием смерти о. Александра о. Иоанн закончил словами: «Не в эту ли ночь видел я, что дядя Саша получил новую великолепную квартиру и поднимается по роскошной мраморной лестнице? Так он и скрылся из моих глаз».

с сайта - http://www.faustovo.orthodoxy.ru/index.php?id=memo2